Таня Гроттер и посох Волхвов - Страница 44

К оглавлению

44

– Что глядите, али не узнали? Ванька-Каин я! Не слыхали о таком? Лучше меня вора на всем белом свете не сыскать… – с гордостью сказал Халявий.

Глава 9
ЗЛО ПОЖАЛОВАТЬ, ТАНЯ-ДЕЛЬ-ТОРТ!

На Тибидохс неотвратимым снежным комом накатывалась зима. На этот раз ее ожидание было особенно мучительным. Самой зимы еще не было, но уже начались постоянные северные ветры и ночные морозы. По извилистым коридорам школы, мешая привидениям, бродили сквозняки. По утрам на драконбольном куполе лежала изморозь, сплетавшая узорные нити и рисовавшая сложные фигуры. Гоярын впал в спячку, и вместо него Соловей выпускал Ртутного и других молодых драконов. Возможно, тренировки совсем бы отложили, но перед Новым годом предстоял матч с полярными духами, и Соловей делал все возможное, чтобы позор с музами не повторился.

Правда, Таню он в команду так и не пригласил. Таня, в свою очередь, тоже упрямилась и не искала с тренером примирения.

Баб-Ягун называл тренировки «продрыговками» и утверждал, что на морозе в его пылесосе замерзает змеиный бульон. Да-да, не удивляйтесь. С недавних пор внук Ягге заправлял свой пылесос змеиным бульоном, добавляя туда русалочью чешую. Причем чешую он сыпал настолько щедро, что поклеповская Милюля жаловалась, что все русалки на Буяне теперь плавают ободранные. Но она преувеличивала. Русалки сбрасывают чешую каждое полнолуние, причем делают это на берегу, где при свете луны ее легко принять за золотые монеты. Там же, на берегу, Ягун ее и собирал. Он один знал «русалочьи» места в тихих заводях за стеной камыша. Даже от Тани и Ваньки хранил их в тайне.

Для школы Тибидохс и лично для ученицы четвертого года темного отделения Татьяны Гроттер настали не лучшие времена. В связи с опасностью, которая стала уже совсем реальной, школа была переведена на осадное положение.

Каждое новое утро начиналось с того, что Сарданапал, ночевавший у себя в кабинете, подходил к зеркалу и смотрел на трещины на стекле. Горбун с Пупырчатым Носом дребезжал страшным хрустальным хохотом и изредка показывал Сарданапалу четыре фигуры. Если прежде в их очертаниях можно было усмотреть что-то расплывчатое, то теперь Перун, Триглав, Велес и Симорг были реальны как никогда. Огненная колесница Перуна мчалась сквозь туман, рассекая испепеляющими спицами пустоту. Черный конь Триглава косил огненным глазом, а встречный ветер так раздувал вуаль на жутких лицах бога войны и мора, что, казалось, вот-вот сорвет ее. А над ними грозно раскинулись крылья неустанного стража мирового древа, уже многие столетия не знающего ни сна, ни покоя…

Поклеп ходил по школе и всюду развешивал нравоучительные объявления вроде этого:

«Запрещается зажигать огонь! Иначе пепел, выметенный из комнаты, может оказаться Вашим!»

Срывать эти глупые объявления или исправлять их, из озорства приписывая другие буквы, было опасно: расклеенные бумажки умели ябедничать и делали это с большим рвением. Стоило Поклепу оказаться где-нибудь неподалеку, как объявления оживлялись и писклявыми голосами, дрожащими от желания нагадить ближнему, принимались выкладывать все, что знали. И даже то, чего не знали, но в силу своей испорченности могли вообразить…

После запрета на огонь в Тибидохсе разом погасли все факелы. Погасла даже печь в гостиной, и сразу стало сыро и холодно. Приходилось обогреваться одеялами, зимней одеждой и несложным заклинанием Прыгулис-дрожалис, имевшим неприятное свойство. Нужно было успеть произнести его во время прыжка, в противном случае незадачливый заклинатель на некоторое время превращался в ледяную сосульку. Таких сосулек в Тибидохсе можно было встретить множество, особенно перед парами у Великой Зуби или Безглазого Ужаса.

Сложно сказать, с чем был связан запрет на огонь. Преподаватели особенно не распространялись, но Таня подозревала, что, хотя богом огня считался Сварог, Перун, как громовержец, тоже имел над ним власть, и огонь мог позволить ему проникнуть сквозь зеркальный барьер.

Программа занятий была существенно изменена. Число часов Зубодерихи и защиты от духов удвоили, а некоторые менее необходимые пары вообще убрали. Перво– и второкурсников временно отправили к лопухоидам. На более старшие курсы это, к счастью, не распространилось.

Впрочем, «к счастью» это было не для всех. Порой Тане казалось, что она с большим удовольствием улетела бы к дяде Герману и тете Нинели, чем ходила на занятия с темным отделением.

Утешало ее лишь то, что и на белом отделении дела шли не лучше. Ягун жаловался, что бабуся заставляет их пить дождевую воду с опрокинутого кверху дном ведра, не ступать в след оленя или вепря, не разрешает стоять на пороге, переступать через жердь, хомут, веник, топор, вилы, грабли. Даже причесываться по пятницам и то нельзя.

– Я, правда, раньше не шибко часто расчесывался, а тут вдруг захотелось, а нельзя… Панымаешь, обыдно, да?! – говорил Ягун, передразнивая кого-то из лопухоидов. Он, подобно многим в Тибидохсе, часто ловил их радиоволны, особым образом настраивая зудильник.

Поклеп, язвительность в котором бурлила и клокотала, как лава в кратере вулкана, в поисках, на ком бы отыграться, нашел у себя в столе доклад Тани по мировому древу и раскритиковал его в пух и прах. Самое забавное, что раньше он отнесся к докладу нейтрально, а теперь вот его запоздало осенило, что работа не отвечает канонам идеального черномагического сочинения, принятым в 1366 году на Лысой Горе.

– Для белого отделения это, возможно, и сошло бы, но для темного… Не чувствуется дополнительной литературы, раз. Стиль кошмарный, два. Написано как курица лапой, три. Мысль прыгает, четыре. Ошибок полно, пять, – перечислял завуч, с удовольствием загибая пальцы. – И, наконец, самое грубое упущение – Алатырь! У тебя в докладе ничего нет про Алатырь!

44