Таня Гроттер и посох Волхвов - Страница 34

– Кажется, я это где-то в конец засунула… Ага, вот!

Гендель, грекус и Сенекус,
Джонсон, Фрейдус, Цицеронис,
Фихте, Лейбниц и Бэконис,
Кришнамурти, Льюис, Фромм,
Кант, Спиноза и Платон.
Вы вставатум, пробуждатум,
Гроттер Пупперос страдатум,
Встрескус поушус ломатум,
Мозгопудрис, убеждатум,
Страстью со свету сживатум!

Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:

– Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуппера, я прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да только что толку – этот дуралей все равно с двух шагов промажет!

Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и почти сразу заснула. Черные Шторы немедленно с жадностью протянулись к изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, принялись отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним на гигантском попугае летела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спасаясь от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной…

– Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне живым! – распоряжалась во сне Гробыня, горячо и внятно обращаясь к подушке.

Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус обломатим, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не находила бы себе места от любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?

Внезапно у нее мелькнула догадка. Спиритический сеанс! Чума-дель-Торт сказала: тот, кого по-настоящему полюбит Таня Гроттер, предаст ее! Вот Гробыня и додумалась, чтобы она полюбила Гурия, а тот бы ее предал! Простенький такой план, но не лишенный смысла.

Решив, что спускать Склеповой все без разбору не стоит, Таня скользнула взглядом по комнате. В предрассветной серой дымке на своей подставке у шкафа томился Паж.

– Несчастный Дырь Тонианно! Устал на подставочке? Наверное, хочется полежать? Атыс-батыс-крутипедалис! – проворковала Таня, выпуская зеленую искру. Это было двигательное заклинание, предусмотренное как раз для похожих случаев.

Скелет пришел в движение. Скрипя костями, он соскочил с подставки, перебрался под одеяло к Гробыне и улегся на спину, ласково положив ей на плечо свой череп. Тут двигательная магия иссякла, и Паж замер.

– Конечно, я поступила нехорошо!.. Просто, можно сказать, недостойно белого мага… С другой стороны, разве не приятно будет Гробыне, проснувшись утром, обнаружить рядом своего романтического друга? – сказала Таня.

– Пуппер, отодвинься! Сначала счет в банке, а потом целоваться! – пробормотала сквозь сон Гробыня, отодвигая плечом скелет.

Прежде чем заснуть, Таня некоторое время созерцала Черные Шторы. На них Гуня Гломов лихо отплясывал казачка, а Жора Жикин и подцепленный блесной Гурий, исполняя оперные арии, обмахивали Гробыню турецкими опахалами на длинных ручках, явно отпиленных у метел.

* * *

Наутро, вспомнив о трещине на стекле и угрозе Триглава, Таня поняла, что обязательно должна с кем-нибудь посоветоваться. Но вот с кем?

Идти сразу к Сарданапалу или Медузии она не решилась. Великая же Зуби была настолько влюблена в своего Готфрида, что даже на уроках вместо обычных сглазов у нее получались огромные букеты только что срезанных роз. Купидончики летали вокруг Зуби целыми крылатыми табунами. Пухлые карапузы пользовались моментом и выпрашивали у смягченной Зуби вафли, конфеты и пирожные. М-да, едва ли Великая Зуби вообще была в состоянии отчетливо воспринимать реальность.

Пойти к Ягге? Эта идея была уже лучше, но все равно раньше, чем о Ягге, Таня вспомнила о Тарарахе. К нему она и отправилась вскоре после обеда. Ванька уже был у Тарараха. Он держал, а Тарарах промывал и смазывал раны большой яркокрылой птице с человеческим лицом.

– Ишь, гарпии проклятые! Вот доберусь я до вас! – грозил питекантроп гарпиям, которые с неприятными криками мелькали за витражным стеклом.

– Хорошо, что ты пришла! Прогони гарпий, а то у Ваньки руки заняты! – обрадовался Тарарах, заметив Таню.

Она распахнула окно и выпустила несколько зеленых искр. Отвратительно крича и роняя на лужайку под башней вонючие кляксы помета, гарпии унеслись к лесу.

Таня готова была поклясться, что в лесу гарпии найдут высохшее дерево, рассядутся и будут сварливо переругиваться, если, конечно, случайно не обнаружат хорошо полежавшую падаль. Тогда они обязательно устроят пиршество, а к ним примажется Мертвый Гриф с его поразительным нюхом на смерть. Долгое время Мертвый Гриф пропадал невесть где, но недавно появился вновь. Тарарах утверждал, что видел его на побережье.

Питекантроп закончил обрабатывать птице раны и, приняв ее у Ваньки, пересадил на дубовую перекладину-насест, закрепленную в одном из углов его берлоги. Жар-птиц, сидевший на том же насесте, заполыхал оперением, приветствуя гостя.

– Видала раньше такую птичку? – жизнерадостно спросил Тарарах. – Это Алконост. Она в наших краях редкий гость, из-за моря прилетает, как и Сирин. Несет на берегу яйца и погружает их в глубину. Только погрузит – сразу вода становится спокойной на семь дней, пока птенцы не вылупятся. А гарпии того… кружат поблизости и дожидаются, когда она нестись начнет, чтоб яйца склевать, пока она их в пучину не опустила… Они жутко хитрые, эти гарпии, все видят. Хорошо еще, что я рядом оказался… Яйца-то мы отбили, да только Алконоста все равно, беднягу, исклевали.